 |
Взрыв на секретном заводе (воспоминания заключенного)
|
|
В этом году исполнилось 50 лет катастрофе на научно-производственном объединении «Маяк», равной по мощи, как уверяют некоторые исследователи, двадцати Чернобылям. До сих пор в России о ней известно меньше, чем о взрывах на украинской АЭС или в японской Хиросиме... Свидетелем трагедии стал один заключенный, которого направили на работы на секретный завод по производству начинки для атомных боезарядов.
Биография урки
Ранней весной 1993 года случай свел меня в редакции провинциальной
газеты с закоренелым зэком, который знал, что умирает. У него
прогрессировала лучевая болезнь, и, не выдерживая ожидания смерти, он в
полуистерике заявил, что сам ускорит свою смерть, отказываясь принимать
пищу. И перед смертью Георгий Афанасьев пришел ко мне - журналисту,
чтобы я помог ему сказать людям последнее «прости и прощай»...
Первый раз история Афанасьева потрясла меня как живая иллюстрация
«Архипелага ГУЛАГ». За опоздание на работу на 20 минут в 1947 году он
был осужден на шесть месяцев исправительных работ, которые отбывал в
детской исправительно-трудовой колонии под Казанью. Только потом я
прочитал о знаменитом сталинском указе «О переходе на 8-часовой рабочий
день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода
рабочих и служащих с предприятий и учреждений» от 26 июня 1940 г., по
которому мой знакомый получил свой первый срок.
Так система сделала Афанасьева уголовником. Через несколько месяцев
сталинский режим подготовил и дал путевку в жизнь еще одному
преступлению малолетки. Превратив подростка в матерого рецидивиста...
Для оценки этих метаморфоз необходимо вспомнить, что 1947 год был
голодным. Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» свидетельствовал:
«В 1947 году ...судили за то, что, копая картошку, пекли ее в кострах;
судили за то, что ели с поля сырую морковь и репу, и за все это лепили
по 5 и 8 лет по только что изданному великому Указу «четыре шестых» (от
4 июня 1947 года. - «МН»). В ближайшие годы после Указа целые дивизии
сельских и городских жителей были отправлены возделывать острова ГУЛАГа
вместо вымерших там туземцев».
Питание зэков в голодный год если и отличалось от
среднестатистического по стране, то в худшую сторону. Спасаясь от
смерти, зэки ели все, что попадалось им под руку.
Опоздавшего на работу подростка Афанасьева отправили на работу в
подсобное хозяйство колонии. И вот во время прополки грядок голодный
мальчик не удержался и сорвал молодой лук. «Вертухаи» его застукали с
поличным - десятью пучками лука. Приговор: пять лет Сахалина. И
пошло-поехало у рецидивиста Афанасьева. В итоге из 63 лет жизни, когда
мы познакомились, 32 года составлял его тюремный «стаж». Афанасьев стал
свидетелем аварии на подземном заводе по производству оружейного
плутония в Челябинске-40. Теперь вокруг химкомбината раскинулись
городки Кыштым, Озерск и Снежинск. Вот что рассказал Афанасьев.
Красное мерцание
«В сентябре 1956 года меня отправили для отбытия наказания в
Челябинск-40. Там было подземное производство ядерного оружия, отчего
местные озера не замерзали зимой, а парили. А по воде то и дело
шуровали военные катера.
Наш лагерь располагался над заводом. Рядом была часть военных
строителей. Вначале меня послали на «штрафняк» в каменный карьер. Это
была настоящая каторга. Чтобы не замерзнуть в сорокаградусный мороз, мы
прятали за пазухой дрова и носили с собой на работу. Отогревшись у
костров на дне каменного мешка, тащились на свои участки. Выдерживал не
каждый. При мне застрелился конвойный. После «штрафняка» меня отправили
в десятый ОЛП (отдельный лагерный пункт). Нас привезли туда целый
«столыпин» - человек 70. Я работал бетонщиком, другие сварщиками,
плотниками, арматурщиками. По вольным «шоколадникам» (как мы их
называли) мы догадывались, что происходит вокруг. Видели через забор,
как вольные работали в чистых белых одеждах. Слышали, что они получали
за вредную работу ежедневно по килограмму шоколада. Отсюда и кличка.
Нас тоже кормили хорошо и давали зарабатывать - наступила хрущевская
«оттепель». По показаниям дозиметров все зэки знали, что давно
«прихвачены» радиацией.
А потом пришел тот злополучный выходной 29 сентября 1957 года.
В тот день мы не работали. Я до отвала наигрался в домино и спал на
нижнем ярусе вагонки (на нарах), рядом с окном, выходившим в сторону
завода. Где-то в четыре часа дня меня швырнуло на пол взрывной волной.
Мои соседи от падения получили ссадины, а я отделался испугом. Я
подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел быстро увеличивающийся в
объемах огненный гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла
солнце. Через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все
вокруг».
Путёвка в жизнь
Позже выйдет книга «Тайна «сороковки». Ее авторы В. Новоселов и В.
Толстиков напишут, что 29 сентября было солнечно и тепло. Много горожан
пришли на стадион «Химик», где проходил футбольный матч между двумя
командами закрытого города.
Взрыв раздался примерно в 16 часов 30 минут. В небо поднялся столб
дыма и пыли высотой до километра, мерцавший оранжево-красным светом.
Это было похоже на северное сияние. Тогда никто еще не знал, что на
волю вырвался радиоактивный джинн силой в 20 миллионов кюри. Из них 18
миллионов осталось на промплощадке, а 2 миллиона ветер рассеял по
лесам, полям и озерам Челябинской, Свердловской и Тюменской областей на
площади 250 квадратных километров. Здесь проживали 270 тысяч человек.
Из них облучению подверглись 124 тысячи...
Позже определят, что ширина «ядерного языка», где преобладал
стронций-90, составляла 8-9 километров. В 1958 году из
сельскохозяйственного использования было изъято 59 тысяч гектаров земли
в Челябинской и 47 тысяч гектаров в Свердловской областях.
Но это выяснится позже. А тогда, как напишут авторы книги «Тайна
«сороковки», на месте, где находилось хранилище радиоактивных отходов,
поднялся огромный столб пыли. Вскоре густое серо-бурое облако нависло
над казармами закрытого гарнизона. Люди были напуганы, служебные собаки
выли, не умолкая. Птицы куда-то пропали.
Накануне в гарнизон прибыли 200 новобранцев из Москвы. От ударной
волны вылетели стекла из окон всех казарм, и были сорваны выходные
металлические ворота. Солдаты выбежали на улицу и бросились к
оружейному парку за оружием. Стоявший у въездных ворот часовой прыгнул
в канализационный колодец и занял там оборону.
В первые часы после взрыва на головы людей падали крупные хлопья
радиоактивной сажи. Мелкие хлопья сыпались и на следующий день. В
городской пожарной части, полку внутренних войск, полку военных
строителей и в лагере заключенных находилось около трех тысяч
человек...
Вновь предоставим слово очевидцу - заключенному Афанасьеву:
«Наша столовая была на ремонте, и все зэки ели под открытым небом.
Так вот столы и лавки столовой были покрыты слоем сажи толщиной 3-4 см.
Когда пришли на ужин, кто чем мог - тряпкой, бумажкой, рукавом -
стирали со столов сажу. А она продолжала падать с неба. Кто говорил что
это диверсия, кто - авария, кто - учебный взрыв. От администрации
никаких сообщений не было».
Смывание единиц
В 2000 году вышла книга «100 великих катастроф». Ее авторы
дополнили картину ЧП: «Как только радиоактивное облако накрыло военный
городок, по телефону срочно вызвали дозиметристов. Замерив зараженность
территории, они тут же объявили, что нужно немедленно эвакуировать
людей. Предварительно все военнослужащие прошли санитарную обработку в
бане, мылись по нескольку часов. Но она дала слабые результаты.
На другой день, 30 сентября, началась эвакуация оружия и
боеприпасов. Часть оружия была так сильно загрязнена, что его пришлось
зарыть в одном из котлованов. Менее загрязненное оружие пытались
отмыть. С его деревянных частей до белого цвета соскабливали стружку, а
металлические части чистили песком и шкуркой. Но полностью очистить не
могли, а «загрязненное» оружие военно-оружейный склад не принимал. Так
и несли службу некоторые солдаты с радиоактивно загрязненным оружием».
Об этих строках зэк Афанасьев в 1993 году не мог знать. Однако
поразительны совпадения с его воспоминаниями:
«Ночью, в начале третьего, нас подняли голоса из громкоговорителей,
говорившие, что наш ОЛП находится в зоне повышенного ядерного
заражения. Нам приказали быть готовыми через 15-20 минут к эвакуации,
вещей не брать (даже денег и «безделушек» из драгметаллов). Тут-то и
началась невообразимая паника: «А-а-а! Мы - живые трупы!» Зэки толпой
повалили к проходной, где стояли автоматчики. Послышались короткие
очереди. Я был в бараке и не видел происходившего у выхода. Были ли там
убитые и раненые - не знаю, хотя слухи разные ходили.
Нас погрузили в бортовые автомашины и вывезли в лес. На большой
поляне в ряд стояли столы, а по соседству - кучи новых спецовок, трусов
и маек. Через усилитель кричали: «Всем раздеться, все вещи бросить в
кучу!» Голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения.
Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это рентген -
никто сказать не мог.
Лично я «вызвенел» на 800 единиц. Больше всего «звенели» золотые
зубы и волосы (их в 1954 году разрешили заключенным не сбривать). Эта
канитель продлилась до позднего вечера. Перед проверкой зэки из
жадности ухитрялись даже глотать золотые кольца. Затем нас доставили в
каменный карьер, где вдоволь накормили. Ночью из-за холода не спали, а
утром чуть свет продолжили вчерашнюю процедуру. Ближе к вечеру нас
привезли в город, где была зона N 8. А в ней - около 800 зэков,
получивших от нас дозу радиации в сто и более единиц. Среди вновь
прибывшей тысячи заключенных усилилось отчаяние. Раздались крики: «Мы -
заживо похороненные! Мы - прокаженные!»
Однако охрана на вышках и воротах умерила панику. Перед нами с
мегафоном выступил полковник (или генерал - точно не помню). Особенно
запомнились его слова, что некоторым это заражение будет как бы
лекарством. Другим гарантировал лечение. Двум бригадам приказали идти в
баню.
Мы пришли в баню под вечер. В предбаннике у каждого
зарегистрировали степень заражения и объяснили: «Пока не смоешь 30
единиц - не выпустим». В моечном отделении были приготовлены холодная
вода, хозяйственное мыло и мелкий песок, который «уносил» эти
злосчастные «единицы», но уж больно раздражал кожу.
Дозиметр показал, что я «смыл» с себя 20 единиц. Мне выдали новые
майку, трусы, брюки и куртку. В течение полутора суток эту процедуру
проходила вся тысяча. А затем все повторялось, и мы вновь бросали в
ящик для сжигания неношеные вещи.
Через месяц после «лечения» мы уже «звенели» всего на 300-350
единиц. Постепенно прекратила дымить яма, где сжигали наши тряпки. А мы
все думали, что если бы мы сидели при жизни Сталина, то нас бы всех
давно расстреляли. Позже наш «казанский» этап (40-60 человек)
разбросали по разным ОЛПам. В ноябре того же года «спецсуд N 50»
освободил меня досрочно.
В 1959 году я встречался с двоими из того этапа, а в 1977 году
узнал, что они умерли. Никого не осталось с той поры. Жена померла.
Детей после такого у меня быть не могло. И только сейчас начинаешь
понимать, что страшнее смерти вот такое одиночество».
P.S. В 1995 году Афанасьев понял, что умирает, позвонил в редакцию
и предупредил меня, что хочет сам свести счеты с жизнью. С тех пор я
его не видел...
Валерий Казанский, МН |
|
| :
2007/10/18 1:29:41 | :
6007 |
|
|
